Из книги "Ковчег", 1998
Стихотворения и поэмы
1992
* * *
океан устал наступает вечер
колышутся огненных окон стрекозы
женщины с глазами вечности -
пышные чёрные розы
* * *
день переходит в сумерки
в окне – наклонилась пальма
падают за горизонт угольки
небо - остывшее пламя
нынче время чудес
поэтому так просторно
жаркий роскошный Лос-Анджелес
на все четыре стороны
Руфь
Ире Азаровой
Трудилась без обиды,
не покладая рук,
прабабушка Давида
моавитянка Руфь.
Из золотистой плоти
колосьев наберёт,
сама и обмолотит,
сама и отнесёт.
Усталость, как солома,
растёт день ото дня.
Зато в избытке дома
пшеницы, ячменя.
Жила бы на здоровье
среди родных полей...
А то ведь - со свекровью,
без мужа, без детей.
И как хватило духу -
в чужие племена?
Да стало жаль старуху:
зачахнет ведь одна.
Снохе, едва не плача,
сказала Ноеминь1:
«Храни тебя удача,
но ты меня покинь.
Со мной лишь Божья кара.
Очаг мой - без огня.
Теперь я только Мара2,
и значит - нет меня.
Друг друга мы забудем.
Вернись, как лёгкий дым,
к своим богам и людям,
к родителям своим.
Господь тебе поможет
за доброту твою:
и дни твои умножит,
и даст опять семью».
В ответ лишь вздрогнут веки
и Руфь произнесёт:
«Теперь мои навеки
твой Бог и твой народ.
Болезнью или гладом
не стану попрекать.
С твоей могилой рядом
хочу я истлевать.
Пусть горя - больше втрое,
как не было ни с кем,
но всё равно с тобою
пойду я в Вифлеем».
А что потом случилось -
предопределено.
Ведь с нами Божья милость -
сегодня и давно.
И под Господней сенью
нам заповедан стих:
Израиля спасенье -
в спасении других.
Простая эта схема
понятна лишь тому,
кто сам из Вифлеема
или идёт к нему.
Рукой глаза прикрою,
замрёт на миг рука:
за движущейся мглою,
как пёрышко, легка,
стоит, невзрачна с виду,
ладони чуть сомкнув,
прабабушка Давида
моавитянка Руфь.
Стоит в потоках света,
провидя Дней Конец.
И радуга Завета
над нею, как венец.
Всё явственнее в свете
тончайший силуэт.
И тридцати столетий -
как не было и нет.
А в самом ветхом слове,
где места хватит всем,
две женщины, две крови,
бредут в свой Вифлеем.