Из книги "Ковчег", 1998
Стихотворения и поэмы
1993
* * *
Лёве Яковлеву
Где Лёва и Москва,
где нашей дружбы тень,
высокие слова
хоронит новый день.
Там пролитая кровь,
там лозунги шпаны
и горькая любовь
из горечи вины.
Настанет торжество,
когда вернутся все
и встретят Никого
на ровной полосе.
Вадим
Вадиму Шуляковскому
Сидит по-московски
за рюмкой портвейна
Вадим Шуляковский
и пишет келейно.
Порхают химеры.
Поёт Элвис Прэсли.
У красной портьеры
устроившись в кресле,
он видит кипяще-
го неба раскраски
и пепел, летящий
на тракт Ярославский.
Ликует злословье,
пропахшее серой.
Но полон любовью,
надеждой и верой
твой дом, Шуляковский,
московский Исаия.
Сидишь по-московски,
над бездной свисая,
где овцы по-волчьи
вцепились друг в друга.
О том ли пророчил
в плену у недуга?
Он встанет семейно,
отдёрнет портьеру,
остатки портвейна
плеснёт в атмосферу.
Отточенный профиль
под лунным сияньем.
- Кто кровь чью-то пролил,
придёт с покаяньем.
И волк. И волчица
с волчатами тоже.
Все это случится
в субботу иль позже. -
Он сядет устало,
во тьму погружаясь,
где зреет помалу
кровавая завязь.
- Включи, что ли, свет.
Или боязно сглаза? -
Он русский поэт.
Проживёт без указа.
Владимир
Володе Родштейну
Мой школьный друг (он в Сан-Франциско)
тоскует по Большой Москве,
где жил доверчиво, без риска,
без лишней боли в голове.
Он там преподавал английский,
создал семью, культурный быт.
В быту ужились по-российски
серп, молот и Давидов щит.
В быту, в подполье, на изломе
душа трудилась, чуть дыша,
от появления в роддоме -
до отправления в США.
Но в этом странном интервале
она струила зыбкий свет,
пока в ней мирно умирали
философ и искусствовед.
Теперь всё это вряд ли важно:
среди разора и молвы
истаял идеал бумажный
и пыль осталась от Москвы.
Поэтому, из Сан-Франциско
стремясь неведомо куда,
душа летает низко-низко
как тень от Вечного жида.
День рождения
Александру Шагину
Там слышалось пенье,
и море в ладонях плескалось
на мрамор ступеней.
И раковина-усталость
едва поглощала
божественный свет перламутра...
То было начало,
абхазское белое утро.
Теперь не восполнить
отрывок - от млека до млека -
и вряд ли припомнить
подробности нашего века.
Тугие спирали
и чёрные кольца закона;
как мы наблюдали
во сне приближенье Дракона.
И всё, что осталось
от нашей раздробленной жизни, -
лишь самая малость,
зажатая в мёртвой пружине.