Из книги "Ковчег", 1998
Стихотворения и поэмы
1978
* * *
Старообразная луна
из тучи выплыла степенно.
Шипит и лопается пена.
Тепла сухумская волна.
В посёлке тихо без огня.
Ступаешь по остывшей гальке.
Как звон раскрученной спиральки,
умолкли отголоски дня.
Взобрался на скалу Тазит.
Он - в доме собственном раскольник.
Посёлка белый треугольник
Тазиту мачтами грозит.
Они алмазны по краям
в сплошном зеленоватом свете...
Окликнул кто? Нет, это ветер
по голым пробежал камням.
* * *
Я помню. Давний Петербург.
Ночного парапета сырость.
Гарцует бронзовый Ликург
над всеми, впавшими в немилость.
Пролёток оголённых блуд,
фасадов чопорный орнамент.
В тумане поскользнётся плут,
плутая с бомбою в кармане.
О, сколь мучителен урок
в тисках надменного гранита!
И что виной - курок? шнурок?
или нехватка динамита?..
Я помню. Олово глазков.
Ломоть заплесневелый хлеба.
Над вечной сжатостью висков
свистит пришпиленное небо.
Они ещё сойдут с ума,
ещё напьются керосина...
По Невке белая зима
ползла под звуки клавесина.
И тень тянулась длинно-длинно
близ Алексеевского равелина.
* * *
За чопорной оградой в школе
цветы зажмурились от боли...
Заката розовый налив
растаял на макушках ив.
Они роняют в воду клипсы,
играет им горнист из гипса,
направив горн свой в вышину,
на гипсовую тишину -
смешение воды и мела...
Подходит девочка несмело.
Я сразу вспомнил первый класс:
два солнца, дождь пошёл как раз...
Она указывает зонтом:
«Ты видишь, там, за горизонтом,
за этой странной полосой,
где дождь кончается косой,
растут несчитанные числа -
без цели, замысла и смысла...»
И я вхожу в огромный пруд,
где стебли белые плывут;
вокруг пятнистые тритоны
снуют себе, как фаэтоны.
Какой-то мальчик сел верхом
на камень, весь поросший мхом.
Его замучила каверна.
Так это мой горнист, наверно.
Он звуки вытянул, как нить,
пытаясь воздух разделить.
Но вымокли его длинноты,
последняя - упала с лёту;
хотел было её поймать -
да руку не могу поднять,
ничем горнисту не ответил
и только чувствую, что ветер
сильней, и медленно тону...
и тина тянет нас ко дну.
Южная фантазия
мальчик -
от горшка два вершка -
идёт по белым камешкам
навстречу огромному солнцу
босые ступни -
о гальку
как о пни
выброшенные водой водоросли оплетают прозрачные пальцы
выпотрошенные рыбы валяются
любопытный краб
на обкатанный камень вскарабкавшись
пялится
розовое солнце
высоко крутится
ломаются о волны
стальные прутья
и о небо ломаются
отражения маются
в воздухе
да полно!
пора подумать и об отдыхе
гремят и ломаются волны
петушиные гребни качаются
мальчик такой маленький
что иссиня-чёрный лес
(кто б на верхушки залез!)
в небе не кончается
какой там девятый вал!
мальчик такой маленький
что всё рассыпалось на валики
а он никого не позвал
он бережно наносит на кальку
петушиные гребни
и пены шипучий венок
пока горячая галька
уходит из-под ног
а кто-то смотрит в театральный бинокль
пока не раздастся вопль
не уползёт одураченный краб
и дождик не начнёт накрапывать
тогда можно идти обедать
и ни о чём таком больше не ведать
* * *
я прикладываю листья к сироте-сердцу
я заливаю дождём головешку лба
но путаются в траве беспризорные ноги
и хватают воздух бессловесные пальцы
а ветер гонит в спину моё гибкое тело
вон бабочка о двух крыльях
о двух больших розовых крыльях
Двойчатка
1.
течёт река
по лету разнотравью и цветам
мы приходим издалека
и говорим «здравствуйте» разинутым резиновым ртам
по клеверу по жёлтой ромашке
приобретаем летучую походку букв прописных заглавных
и становимся не больше букашки
становимся равными среди равных
и видим как оттолкнувшись задними лапками
жучок прыгает на ромашку
переливаясь всеми цветами и лаками
и гнёт сердешный ромашку в дугу
а тем временем стрекозы машут крылышками
орущей точке в огненном кругу
2.
белая даль
вращается над металлической пластиной
в раковинах гусеницах и жемчуге
а потом всё сливается в одну тёмную точку
и её уносит ветер
уносит
Дым
Я спал. И мне приснился чёрный дым.
Косым лучом пронзённый золотым,
он, кольцами закручиваясь, плыл,
и я напрягся из последних сил,
чтоб глянуть в приоткрытое окно.
Вдали живое чёрное пятно
в движеньи приближалось - вражья рать!
Кругом пожар. Но нечего терять
согражданам как будто в этот день.
Они морочат собственную тень
вопросом: «Что есть истина и свет?»,
как будто дым - не лучший им ответ.
Ответ объял деревья и дома.
И вспыхнул свет, чтоб наступила тьма.
Я лбом к стеклу холодному приник.
Горит река. Наверно, Валерик.
Среди врагов рассерженных волчком
поэт тщедушный кружится с клинком.
Вот он упал, подмяв врага собой,
и машет мне простреленной рукой.
Но дымом всё вокруг заволокло.
И вдруг на миг... в окне - белым-бело.
И нету никого. Один петух
изводит на завалинке мой слух.
Так длилось миг. Но снова - всё в огне.
И я уже забыл, что я - во сне.
Я дверь ногой толкнул и вышел в дым,
и, став от дыма серым и седым,
увидел мир в поступках и словах...
И сам собой меня оставил страх.
А ветер гнал сухие семена.
Враждебные скакали племена.
Вокруг поэта сгрудилась толпа.
Запомнились чудны́е черепа,
отрывистая речь: от сих до сих.
И были копья длинные у них.
* * *
В какой, не помню, стороне,
на жёстком, пушечном пределе -
застывший снимок на стене:
отец и мать у колыбели.
Забор солёною росой
крапива стойкая кропила.
И Жизнь и Смерть - одной косой -
кроватка намертво скрепила.
Была высокая волна,
подмяв под камни горечь ила.
Прошла столетняя война
и дом в крапиве пощадила.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Урод, с яйцо величиной,
за палевыми облаками,
за тёмным бором, за волной
стою, закрыв лицо руками.
А здесь - вся жизнь на волоске
под диском знойного опала...
И мать в опущенной руке
пустое держит одеяло.
Видение монаха
В окне затих зеленоватый свет.
Больным рассудком в пекло замурован,
впервые, может быть, за сотни лет
я сам себе на краткий миг дарован.
А миг пройдёт - куда я вознесусь?
Какую бездну дух живой откроет?
И что в ней - одинокий Иисус?
Иль просто - раскалённый астероид?
Рассудок будет шарить в пустоте,
один и тот же импульс излучая,
и Бог мой напряжётся на кресте,
кровавой мышцей сыну отвечая,
как будто нет потусторонних сфер -
Единый Мир объединила злоба,
и тот же путь вершит легионер,
и та же чернь беснуется у гроба;
как будто не наступит вечный сверк
от мук освобождённого сознанья...
Но Ты в зените адова познанья
ни мук своих, ни крови не отверг.